Предупреждение: у нас есть цензура и предварительный отбор публикуемых материалов. Анекдоты здесь бывают... какие угодно. Если вам это не нравится, пожалуйста, покиньте сайт.18+
Рассказчик: Сергей ОК
По убыванию: %, гг., S ; По возрастанию: %, гг., S
В бардовом пальто на вискозном подкладе, Кондрат Особукин, следователь по делам, любитель итальянской кухни и Моники Белуччи, ворвался в квартиру и сразу приступил к телу. Тело убитого лежало в раскоряку у камина. Из груди несчастного торчал напильник. Кондрат зажал нос свободной рукой. Несвободной он зажимал кобуру ― та плохо защёлкивалась. Заметив Особукина, из кухни вылез оперуполномоченный Румпель, волоча за собой блокнот с записями. ― Докладывайте, Румпель. ― Докладываю, Особукин. Значит так, где это, а вот… Смердящего обнаружили в десять утра. ― Стоп. Не докладывайте. ― Не докладываю, а что? ― А то. Обходитесь без ароматных эпитетов, коллега. ― Виноват, но это фамилия такая: Смердящий. Еремей Игоревич, поэт-аналитик. ― Поэт? ― задумался Особукин. ― Нет, не помню. Не читал. Вообще поэтов отродясь не читал. Докладывайте снова. Кто обнаружил труп Смердящего? ― Смердящая и обнаружила. Зоя Игоревна. Сестра покойного. Как вошла, сразу и обнаружила. ― Допрашивали? ― Трижды. ― Созналась? ― В этом нет. В трёх других ―да. Особукин вопросительно поднял глаза. ― Не в нашем районе, ― торопливо пояснил Румпель. Глаза Особукина опустились. ― Но мы-то в нашем районе. Есть подозреваемые? ― Точно так. Сулипуков, его работа. Вот ведь мерзавец. Все знают, что он мерзавец. И у нас, и в центре. На окраинах тоже. И дальше. В Замылово. Замылово знаете? ― Это которое за Мылово? ― За ним, ― Румпель тряхнул кудрявой головой. ― И что? Я много чего знаю. ― И то! Даже там знают, что Сулипуков мерзавец, а дыра там несусветная, вообще ничего нет. ― Мерзавец Сулипуков не при делах, ― жестко отрезал Кондрат. ― Встаньте здесь. Поставив удивлённого Румпеля перед собой, Особукин нанёс ему быстрой удар левой рукой с зажатым в ней воображаемым ножом. Румпель повалился на пол, справа от Смердящего. ― Смотрите, насколько вы правее трупа. А Сулипуков ― левша. ― Тогда это Кисель, Васька Кисель, ― прокряхтел Румпель, с трудом поднимаясь. ― Он правша. ― Этого недостаточно. Я тоже правша. ― Но вы не слесарь. А Васька ― слесарь, ― оперуполномоченный показал пальцем на торчащий из груди убитого напильник. ― Допустим, ― сказав это, Кондрат поставил перед собой вяло сопротивляющегося Румпеля и нанёс ему резкий удар правой, как бы сжимая нож. ― И не правша? ― предположил оперуполномоченный, морщась от боли намного левее трупа. ― Но тогда кто? ― Подумайте сами, Румпель. Удар нанесен не левой рукой и не правой. А какой? ― Какой? ― Ответ очевиден ― центральной. Считаю, дело раскрыто. Ищите трёхрукого. С такой приметой найдётся быстро. Начните с вокзалов и строек. Чёткие и внятные указания следователя быстро привели оперативников к успеху. Уже вечером, на белорусской границе, был задержан гастарбайтер Шива Драхманов. При нём обнаружена книга поэта-аналитика Смердящего и его же купальная шапочка, опознанная сестрой Смердящего― Смердящей. Выслушав заслуженную похвалу начальства, Кондрат Особукин откусил кончик большой оливке и поставил перед собой фотографию Моники. Теперь можно было и отдохнуть.
Яйца тонуть отказались. Плавали в кастрюле, покачиваясь, как отвязанные буйки. Прошлогодние, догадался я. Прошлогодних яиц рецепт оливье никак не предусматривает. Вдохнув, я принялся натягивать резиновые сапоги – идти в деревенский магазинчик. Дождь шёл со вчерашнего вечера, не затихая ни на минуту. Песчаную дорогу, на которую всё время надо сдавать деньги, порядком размыло. Ветки по краям намокли, отяжелели и теперь свисали надо мною, грозя одноразовым душем. Зато в магазине очереди не будет, подбодрил я себя. Впрочем, отродясь и не бывало, хотя нет, однажды, в душный жаркий день, всем сразу захотелось мороженого. Жара, мороженое, очередь – неужто это было с мною? Отряхнул на пороге дождевик, я вошёл и громко поздоровался. – Ой, что кричать-то, не глухая ведь, – продавщица вылезла из-под кассы и нацепила большие очки. – Мне бы яиц, с десяток, – сказал я твёрдо. – Хорошо, – ответила женщина и немедленно выдала мне пачку халвы. – Что это? Халва? Зачем? Впрочем, возьму, – решил я и прочитал, прищурившись: «Подсолнечная». – Нет, не просроченная, – сообщила продавщица, – летом у нас просроченного почти не бывает. Сезон! Заодно уж и зефира возьмите, сегодня привезли, на любой вкус, и с шоколадом и без. – Почему зефир, будучи сам по себе бело-розовым, в шоколаде встречается только белым? – задумчиво спросил я. – Спелым? Спелые у нас только абрикосы, даже слишком, не советую. Возьмите зефир, не прогадаете. – Ладно. Тогда уж и молока. – Ну что вы, – замахала руками продавщица, – День рыбака давно прошёл, это ж во второе воскресенье июля! – Знаю. Я родился в этот день. – Поздравляю! Здоровья вам и денег побольше. Шпрот возьмите, какой праздник без шпрот! – Согласен. Но и яиц всё-таки возьму! Вот эту коробочку. Продавщица подняла крышку и показала, что все яйца на месте. – Мелкие, коричневые, – пробормотал я, – а в детстве казалось, что крупные и белые. – Спелые у нас только абрикосы. Так я уже говорила. – Да, было. Будьте добры, свежеиспечённый французский багет. Продавщица выложила передо мной полиэтиленовые пакеты: – Есть чёрный и серый. На сером надпись. Какой пакет хотите? – Чёрный. – Правильно, – одобрила женщина, – он и стоит дешевле. Семья в городе ещё? Вид у вас такой… Холостяцкий! – Так уж и холостяцкий… Слегка запущенный, не более, – возразил я. – Ничего, завтра приедут, отмоют, приоденут. – И солнце привезут? – Непременно.